Коллекция

Когда закрыли лабораторию развития старых проблем и открыли лабораторию развития новых проблем, профессору не нашлось в ней места, поскольку площадь его письменного стола сдалась в очень выгодную аренду. Но к тому времени у профессора было очень развито чувство будущего, и он не стал сражаться с начальством за свои законные трудовые права, зная прекрасно, что нет никакого будущего ни у зарплаты на этом месте, ни у начальства на этой площади, ни у проблем развития.

   Чувство будущего способно стереть в порошок, озарить, вдохновить, вознести, грохнуть по черепу, заткнуть в щель, вытащить из бездны отчаянья, распахнуть веер блестящих возможностей, заманить в самое гиблое место. Всё зависит от ядов, которыми это чувство Бу питается на клеточном уровне. От качества ядов и от количества.

   Как подумаешь, всё ядовито – и соль, и сахар, и спирт, и кофе, и крепкий чай, и перец, и всевозможные яйца, и апельсины с лимонами, и жара, и дожди, и жареная картошка, не говоря уже о грибах и о мясе. А жареный петух – тот вообще!.. Но человечество чаще всего отравляется не пищевыми продуктами, а продуктами высшей нервной деятельности, ядом идей, идеядами.

   Есть организмы очень ядоустойчивые. Однажды они отравляются до потери сознания и полной бесчувственности. А потом, когда их приводят в чувства, вдруг оказывается, что у них при потере сознания возникло острое чувство будущего и тонкое чувство юмора – не толще снежинок в полёте.

   С таким вот именно чувством будущего профессор уж лет десять работал тайком не по теме, а готовился к переменам, самым невероятным, изучая психику драгоценных и не очень камней. Раздвоение, растроние и даже расчетверение кристаллической личности, когда камень с одной стороны – изумруд, а с другой – булыжник, и мысли у этих сторон враждебны друг другу, и эту враждебность приводят в действие жуткие галлюцинации, профессор превратил в область противоядного знания о кристаллах, об их кристаллической личности, которая существует, хотя наука ей в этом отказывает и не видит в ней никаких признаков психической жизни.

   А у профессора мать с отцом были геологами, они оставили после себя коллекцию горных пород с вкраплениями драгоценных кристаллов и недешёвые камушки в природном, неотёсанном виде. Профессор вошёл с коллекцией в тесный контакт и увидел, что в грубой породе, где завелись драгоценные камни, происходит психический сдвиг, игра враждебных миров, агрессия воспалённого воображения, которое затмевает, вытесняет и замещает любую реальность. Драгоценности рвутся прочь из грубой породы, а она их держит бульдожьей хваткой. С одной стороны – алмаз или сапфир, а с другой – грубая масса исходной материи. Обостряется их психическая вражда осенью и весной, когда у них начинаются слуховые и зрительные галлюцинации, отдающие приказы спасаться бегством и догонять. Тогда куски коллекции падают с полок, а некоторые прячутся, раскатившись по углам, и там пропадают на какое-то время, но потом возвращаются сами на должное место.

   Профессор тихо ушёл с работы и совсем не хотел о ней вспоминать. Если кто-нибудь из лаборатории развития старых или новых проблем вдруг узнавал его где-то на улице и хотел задать ему дежурный вопрос "Как дела?", он изображал из себя невменяемого бомжа и ложился на землю, спиной к зрителям, – такой вот артист! И надо сказать, что все настоящие учёные, которых я знала, были (в отличие от "хорошо мотивированных сотрудников"!..) большими артистами, вписанными в свою пьесу не хуже Гамлета.

   Профессор сказал дома жене и детям, что теперь он работает в ещё более секретной лаборатории развития поиска новых проблем, чтоб, когда эти новые проблемы найдут, развивать их в полную силу. Но звонить в эту лабораторию запрещено. Теперь приносил он домой зарплату в пятикратном размере, а сам снял дачку в престижном месте, где лечил он очень успешных граждан от буйного и тихого помешательства. Коллекцию этих граждан поворачивал он лицом к коллекции камней, и они смотрели в каждый камень, как в зеркало. И каждый камень смотрел в них, как в зеркало. И оно помогало. Очень.

   Внимание!.. Мельчайшую долю секунды идёт луч от зеркала до глаза. И пока он проходит свой путь, чтобы нам своё отражение видеть в зеркале, – за эту мельчайшую долю секунды в нас нечто меняется на клеточном уровне. В этом смысле мельчайшая доля секунды огромна и вполне достаточна для самых таинственных перемен.

   Со временем камни стали играть прелестную музыку и подавать желающим кофе и булочки из французской кондитерской, а также другие напитки без вредных привычек. Иногда какой-нибудь камушек говорил профессору шопотом: "У третьего справа – нефрит". И тогда профессор давал ему зеркало из нефрита. Все камни в коллекции обожали книжечку о камнях того Куприна, что сочинил "Яму". Им, вообще, нравился этот писатель, а также "Каменный гость" Пушкина. Один больной гражданин сказал сдуру: "Душа – не камень!" Так они его чуть не грохнули, вся коллекция камней в него полетела, потому что у камня – живая душа, Психея и психика.

   Однажды кто-то из прежних начальников, пережив тридцать три покушения с отстрелом колена, пришёл к профессору полечиться. На этот случай у профессора были борода и усы для приклейки, парик с ирокезом и запасной голос. Начальника мучили галлюцинации, шорох шагов за спиной, первые в мире открытия, им уничтоженные, особенно звездолёты.

   В свете развития новых проблем возник бешеный, сумасшедший спрос на такие кастрюльки-ядоварки, которые могли бы варить ядовитое прошлое. И под его руководством лаборатория создала и поставила на поток эти кастрюльки.

   По чьей-то идее, всенародная выпивка ядовитого прошлого должна была бы крепить иммунитет и способствовать ядоустойчивости в светлом будущем. Но враги этого научного метода утверждали, что эти кастрюльки варят нам ядовитое прошлое, чтоб отравить наше светлое будущее. И они постоянно стреляли в начальника этой лаборатории, жгли его утюгами, громили его научную базу, не говоря уж о производственной. Одна нога у него не сгибалась, другая постоянно дрожала, отбивая чечётку в стоячем, сидячем и лежачем виде. Днём и ночью гвоздили его наваждения, навязчивые кошмары. Он даже стал выпивать. Из кастрюлек. Но выпивка ядовитого прошлого не помогала. Совсем.

   Камни смотрели в него и туманились, некоторые плакали. Он тоже смотрел в них и туманился. Туманился и туманился. Ему помогло, и он в тумане исчез. Растворился в тумане развития новых проблем. Кусок породы с аметистовой щёткой послал ему в колено свой зеркальный луч, солнечный зайчик, пускай скачет. Теперь его колено сгибается и само стреляет в противника сзади и спереди, где бы он ни таился.

   Лаборатория развития новых проблем сгорела, вся подчистую. По вине электропроводки. Там теперь Собор Парижской Богоматери. Но как раз возле дачки, на которой профессор противоядно работает, открылась лаборатория развития ещё более новых проблем, потому что проблемы очень быстро стареют, изнашиваются, приходят в негодность и вывозятся с мусором.

   Теперь у профессора так много клиентов из этой лаборатории, такая большая коллекция граждан, что по вторникам и четвергам он работает в бороде и усах. А по средам без никаких бород и усов он целует мне руку, снимая всякую боль. И камушки нам играют чудесную музыку, подавая кофе в белых чашках с толстыми вкусными стенками. Эти чашки я знаю смолоду и всегда их рисую.