Кусок мыла

«И я очень благодарен за то, что русские
победили гитлеровцев, иначе из моей бы родни
приготовили бы кусок мыла. И, естественно,
вашего покорного слуги не было бы… »
Дастин Хоффман, великий актёр
американского кино.

   – Пахнет мылом! – Сказал Шекспир. – Как тошнотворно тут пахнет мылом!

   Он поправил съехавшую набок харизму и, на ходу попивая виски из внутреннего кармана плаща, завернул в подворотню, где наших мальчиков и девочек, разгромивших армию Г., нынче выкапывают из могил маленькие, гордые европейские народы. В припадке прозрения. Но выкапывают не так осторожно, как ржавые боевые гранаты, мины и бомбы, которые могут взорваться в любое время, – у них как бы нет срока давности. А у мальчиков наших и девочек, разгромивших армию Г., срок давности как бы истёк – на некоторых территориях.

   Страна, где в припадке прозрения выкапывают лопатами «нехорошие» воспоминания из могил, с убийственной скоростью превращается в территорию и перестаёт быть страной, а её народы превращаются в население. Таков мировой закон, воля небесных сил. Даже дикие племена эту азбуку знают. Нехороший закон? Отвратительный? А вы лопатой его, лопатой, и будет вам по заслугам!..
   Когда помпезно и триумфально по стране покатилось кино «Покаяние», где в припадке прозрения выкапывают «нехорошего» мёртвеца из могилы, а потом в припадке «хорошего» покаяния ищут дорогу к храму, – страна чудовищно быстро превратилась в территорию, а народы её – в население. Все отравились выпивкой ядовитого прошлого. Ядоварка жутких воспоминаний кипела круглые сутки, знаменитые ядовары питались устрицами. Территорию раскопали на множество территорий, а население разбросали лопатой.

   – Уходим! – сказал Шекспир. – Не там копают.

   С двадцатого места пятого кинояда он выскочил из душной тьмы на воздух, где выплюнул переживательную резинку, а я в неё влипла, но этот Шекспир меня оторвал,– и с тех пор я – оторва и бинтую растяжение связок.

   Мойте руки перед едой!.. Перед тем, как съесть человека, страну, народ, – мойте руки мылом, из них сваренным. Далеко не все готовы отправиться на мыловарню и стать куском чудесного мыла «в интересах всего прогрессивного человечества». Всего?.. Прогрессивного?.. Человечества?.. Некоторые уходят в Сопротивление, нагло отстреливаются, пакостят, пускают под откос мыловарню, взрывают мылорезку и мылят шею мыловарам. У этих сопротивленцев, почему-то категорически не желающих превратиться в кусок мыла и страну превратить в обмылок, есть даже такое грязное у них ругательство – «мыльная опера», но ещё грязнее ругательство – «замыленный глаз»!
   Я уж не говорю о том, кто, к кому и в какое место «лезет без мыла», чтоб отличиться в героическом деле уничтожения сопротивлянтов и вымыть руки мылом, из них сваренным, – перед тем, как съесть эту часть человечества. Даже маленький кусочек мыла, правильно сваренного с ароматами роз, апельсинов, персидской сирени, бергамота, ванили, опиума и дыма,– отличный подарок и лучшее средство от всякой заразы, особенно для успешного людоеда с тонко развитым вкусом и чувством собственного людоедского достоинства.
   Я тоже, Дастин, благодарна Господу Богу, Творцу, – за то, что русские, и моя родня в их числе, разгромили Г, победили Г, иначе из моей бы страны сварили бы необъятное мыло, чтоб вымыть руки – перед тем, как её съесть.

   – Пахнет мылом! – сказал Шекспир. – Из кого-то, сейчас и здесь, варят огромное мыло, работает мыловарня и мылорезка. Уходим! В Сопротивление.
   И пошёл он туда своими ногами, попивая виски из внутреннего кармана плаща и напевая хулиганский фольклор «Влезло мыло в мыльницу».

   А навстречу едет кастрюлька-ядоварка, художественно расписанная ромашками со всех сторон. И руль у неё – ромашка, и за рулём ромашка сидит, на ромашках гадает, говорит в мегафон:
   – Я – Ромашка! Я – Ромашка! Выдать? Не выдать? Выдать – не выдать, выдать – не выдать…
   – Что выдать? Кому? – спрашивает эту кастрюльку Шекспир, окуривая все свои внешности и внутренности капитанским табаком из трубки мастера Киселёва.
   – Не что, а кого. Не кому, а всем желающим, на растерзание,– говорит в мегафон ромашка.
   – Кто выдаст,– того разгромили, того раздробили, того и разбили, того убедили, что все, наконец, его победили! Кто выдаст, тот обелградится и обагдадится! – сказал Шекспир, утирая платком харизму, вспотевшую от глаголов.
   – А вы на кого намекаете? Что за пьеса у вас на уме? Говорит Ромашка! Говорит Ромашка! Рву на себе лепестки, гадаю: выдать? не выдать? Жду ответа!
   – Ни в коем случае! Ромашка, ромашка, вы меня слышите? Говорит Шекспир! Говорит Шекспир! Немедленно покиньте кастрюльку-ядоварку! Не отравляйтесь ядом надежд! Прекратите рвать на себе лепестки! Если вам при гадании выпадет «выдать», огромное сварят из вас мыло с ромашками на обёртке!
   – Мыло? Из меня? Сварят? Живьём? С ромашками на обёртке? Какой ужас! Какие жуткие мысли у вас в голове! Как можно такое вообразить, когда нас окружает со всех сторон прогрессивное человечество? А у вас, негодяй Шекспир, экстремист злодейский, на уме какие-то гитлеровские кошмары,– вот не зря ваше мрачное творчество не любил наш Лев Николаевич Толстой!
   – Пахнет мылом!– сказал Шекспир. – Как тошнотворно тут пахнет мылом!
   И, действительно, отвратительно пахнет мылом, мыльной оперой, замыленным глазом, пахнет теми, кто «влез без мыла», и обмылками пахнет, обмылками, скользкими, жизнеопасными,– подвернётся такой обмылок – и нет человека, разбился вдребезги.
   Холщовая торба есть у меня, тёмно-красная, с надписью «Шекспир и компания». Давным-давно Шекспир и его компания подарили мне в Лондоне эту чудесную вещь. Она всюду носит меня с собой и никогда, никогда никому не выдаст.
   – Ни в коем случае! – говорит Шекспир, поправляя с хрустом шейные позвонки и напевая хулиганский фольклор «Судью на мыло».
   – Какого судью? – кричат в мегафон из кастрюльки-ядоварки.
   Не даёт ответа. Врать не хочу, воровать не хочу, это – Гоголь.