Сыр, индеец и надежда

Жил-был Сыр. Снаружи - круглый и красный, а внутри - со слезой и с большими дырками. Он в масле катался да и сам был продукт. Наивысшего качества, талантливой жирности, с большим содержаньем минеральных солей. Он катался на службу, где многих вывел в сыры: одних - в крупные, других - в очень крупные, а третьих - "по собственному желанию".

   Очень крупные сыры были квадратные и прямоугольные или колесом - все зависело от пресса! Чем прессы прогрессивней, тем крупней сыры. Очень крупные раз в месяц совещались, просто крупные все время совещались: кого переплавить? кого растереть?..

   У Сыра были женка и трое детей. Женка - голландская, две дочки - швейцарские, а сын - рокфор! От первого брака было два внука: один - камамбер, другой - пармезан.

   А у нас в тот год корова у колонки в лед вмерзла. Еле отодрали, еле ископали, глядь - а она вся мамонт!.. о молоке и речи быть не может. Отвели в музей. Музеец говорит:

   - Это - не подделка, а подлинник мамонта, отличная сохранность, полный комплект. Мы б его купили, но у нас большие трудности. Денег нету. Можем обменять вашего мамонта на нашего индейца.

   - Зачем нам индеец?.. Вещь бесполезная - ни молока, ни масла, ни сметаны, ни сливок, ни творога, ни сыра. Это - не продукт!

   - Индейца не хотите? Ну, как хотите! А все равно мамонт не может вам принадлежать, он - государственный. Это ископаемое - наше достояние, принадлежит народу, науке и культуре, передовой общественности. Вызовем милицию, составим опись мамонта и конфискуем в пользу поколений. Меняйте вашего мамонта на нашего индейца, а то будет хуже! - говорит музеец, грубиян и жулик.

   Ну его к черту! Взяли мы индейца. И правильно сделали, нет худа без добра. Индеец был тихий, курил себе трубку и сажал маис. От этого маиса, то есть кукурузы, вспрыгнули на ножки дохлые коровы, козы и овечки, гуси и жирафы, зебры и удоды, сами поскакали, дали молока!.. Загудели прессы на нашей сыроварне. Ох, нет добра без худа! Главный Сыр от радости съехал с катушек, в кресло покатился, запер свой кабинет и составил списки: кого переплавить, кого растереть.

   Сижу и дрожу за бедную Надю, за Надежду Павловну, за душу святую. Так оно и есть! Сыр вызывает и Наде говорит с великим отвращеньем:

   - Вас не переплавить, вас не растереть! Вы - старородящая! А у меня сырьезный, ответственный сыр-бор. Кассыру из Минсыра, из Минсыробороны обещано давно, освободите место для юной пармезанки, дорогу - молодым!

   Надя - на грани. Индеец курит "Яву" и думает: "Хана! Ведь он ее угробит. Надо что-то делать, кому-то позвонить... Узнать - кого боится вонючий этот Сыр? И кто стоит на прессе?.."

   А там на прессе как раз стоит приятель нашего индейца. Ему индеец позвонил, и выразил большое пожеланье, и попросил о маленькой услуге на вот каком секретном языке:

   - Алло! Привет, китаец! Да это я! Индеец! А как живет кореец? Женился ли алтаец? А где сейчас гвинеец? Здоров ли кустанаец? Дежурят ли гаваец, малаец, гималаец?

   И отвечал китаец:

   - Давно пора, индеец! Я тоже - сырота, и всюду эта сырость...

   Какое совпаденье! Минут через пятнадцать сама собой разбилась на сыроварне лампа - башкой своей стеклянной вдрызг о потолок. Малаец с гималайцем в такой кромешной тьме не ту нажали кнопку - и Сыр пошел под пресс!

   Услышав эту новость, кассыру из Минсыра сказала пармезанка, что больше - никогда!.. Такой-сякой рокфор!

   ...Но все равно ничто непоправимо. Душа Надежды жмется к облакам, а плоть мычит, вмерзая в черный лед.

   1988